Амаэрон повернулся к народу, стал таким образом, чтобы лучи солнца осветили его немолодое, румяное, отороченное короткой светлой бородой и песочными усами лицо.

— Он ходит среди народа! Он ходит среди простого народа! — вдруг прокричал в толпе пронзительный женский голос, который был мне смутно знаком.

— Да-да, он ходит среди народа в одежде простого солдата! — воскликнул, рухнув на колени, седовласый стражник. Затем в припадке рвения он стукнулся лбом о мостовую. Сивый парик прочно крепился к его головешке.

Стражник с обликом, внушающим всякое доверие, тоже ударился коленками о камни.

— Король! О, мой любимый король! — проблеял он. — Ваша Грозная Милость!

— О великий государь! — вскричали тут все стражники хором и, бряцая доспехами, опустились на колени.

Амаэрон величественно повел рукой.

— Встаньте, любезные моему сердцу подданные. Поднимитесь, — промолвил он голосом сладким, как вишневый сироп, и водрузил пыльный сапог на спину карапета, нежно, я бы сказал — любя.

— Каешься, нечестивец?

— Каюсь, ваше величество! — простонал рябой бельмастый горбун, показывая лицо толпе — чтобы его гнусный облик увидели все, от мала до велика. — Каюсь всей душой! Ох, помилуйте меня, я уже раскаялся!

В толпе раздался гул: мещане и приезжие крестьяне не верили в раскаяние нечестивца. Знакомый женский голос воскликнул:

— Брешет, мерзавец!

— Знаешь ли ты, что полагается за провоз контрабанды, которая смущает умы моих подданных и способна накликать гнев Атрея? — вопросил король.

— Ох, ваше величество! — Карапет скривился, вот-вот заплачет.

— Смерть! — голос короля был подобен рокоту горного обвала.

— Ох…

— Я покараю тебя, гнусный нечестивец! Смерть тебе, подлый контрабандист! Смерть на месте! И да свершится королевское правосудие!

Амаэрон вытянул из ножен хорошо надраенный меч и вонзил прямо в горб преступника. Брызнула кровь — слишком обильно, я бы сказал. Горбун картинно закатил глаза, изогнулся и обмяк. Ему не хватало только финальной реплики: «Я умер!»

Толпа приветствовала действия короля восторженными криками.

Четверо стражников скрыли покойника от толпы, вынули меч, затем подхватили тело и унесли за повозки. Запрокинутая голова рябого безвольно болталась меж руками, для полноты картины он высунул окровавленный язык.

— Среди простого народа! Он ходит среди нас в одежде простого солдата! — начал орать седоволосый, покраснев от натуги. — Он все видит и слышит! Он всеблаг и всемогущ! Он сеет справедливость ради народа! Народный король!

— Король ходит среди народа! — начал скандировать второй стражник, когда пыл первого угас. — Король ходит среди народа! Король справедливый! Да здравствует народный король!

Знакомый женский голос подхватил в толпе его клич, по толпе прокатился шум, многие начали повторять эти слова, повторять искренне. «Да здравствует Амаэрон…», «Справедливый…», «Среди народа…», «Народный король…» — эти возгласы катились от головы к голове.

Амаэрон поворачивался к толпе то в анфас, то в профиль и милостиво кивал, стянув с головы островерхий шлем, под которым обнаружился золотой, сверкающий драгоценными камнями обод царского венца.

Тут меня посетило озарение.

Я мягко убрал ладошку Виджи со своей груди, встал на козлах и подождал, пока король обратит ко мне свой лик. Тогда я сложил ладони рупором и издал боевой клич варваров Джарси. Не очень громко, но и не столь уж тихо, чтобы он не затерялся в общем гаме. На лице владыки Мантиохии отразилось удивление, впрочем, мимолетное — он слишком хорошо владел мимикой. Наши взгляды встретились. Азбукой глухонемых, которой я обучился именно у этого человека, я сказал ему: «Хочу встретиться как можно скорее на набережной, старый хрен». Он кивнул — чуть заметно, все-таки был профессионалом. Толпа продолжала скандировать имя короля.

Я улыбнулся. Хорошо, что не все призраки моего прошлого злы и коварны.

— Фатик? — сказала добрая фея, когда я повел караван — теперь уже в объезд Торжища, медленно, чтобы Отли, разразившийся духоподъемной речью, мог нас отследить. — Я…

— Виджи, — сказал я как можно мягче. — Это актеры. А я, похоже, отыскал тот самый камень. Что? Им я пущу круги по воде.

Минут через десять нас нагнал карапет, успевший освободиться от бельма, горба и оспин. Для покойника он выглядел неплохо, хотя одутловатое лицо говорило, что он любит закладывать за воротник.

— Здорово, Фатик, — пропыхтел он.

— И тебе не хворать, Мерриг.

— Отли будет ждать тебя в кабаке «Три вдовы» через час.

37

Этот безумный день я запомнил навсегда. Он добавил мне седых волос… не только на голове.

Я подогнал караван к морской бирже, увенчанной пальцем Дозорной башни, и крикнул народу сидеть тихо. Затем цыкнул на девчонок, которые затеяли крутить щели в зашнурованном пологе, спрыгнул с козел и едва не своротил плечом двери биржи. Не успел я сделать вдох, как упругий вихрь с легким цветочным ароматом колыхнул воротник моей сорочки: несносная девица… Ну вы поняли, да? Сладу с ней нет никакого.

Когда мы покинули биржу, обзаведясь названием свободного корабля, готового плыть в Семеринду, колокол на башне пробил час дня.

Все меньше времени, чтобы спасти город.

И полчаса — до встречи с Отли Меррингером.

Вдали над водой реяли чайки. У берега ни одной чайки не было. Терпкий запах моря обещал скорый финал наших странствий. Я передернулся: хватит ли у меня запала сигануть в провал Оракула, а?

Но до Оракула мне нужно решить уйму дел.

Корабль назывался «Горгонид» — двухмачтовый быстрый фалькорет из Дольмира: отдраенная тиковая палуба, новый такелаж и паруса, свисающие аккуратными складками меж сезенями. Шкипер, Димеро Бун, прятал улыбку в густой бороде. Эдакий обаятельный смешливый мерзавец на голову выше меня, руками способный удавить медведя. После недолгих переговоров я загнал на борт свой отряд и гарем. Матросы в тюрбанах провожали девушек сальными взглядами, хотя каждая по моему приказу закуталась в накидки по самые брови. Ничего не поделать — женская чувственность способна проникать даже сквозь стены.

Крессинда ступала по кормовому трапу с таким видом, будто входила в логово змей.

Сухопутная душа. Хорошо, что плыть нам недолго — думаю, у половины отряда (и это я не говорю уже про гарем) на открытой воде разыграется морская болезнь.

Капитан отдал нам две кормовые каюты, разделенные узким коридором. В одну я затрамбовал девчонок, в другую поместил отряд. Альбо велел отнести в грузовой трюм; его положили среди чугунных слитков балласта. Димеро Бун выдавил кривую усмешку, но ничего не сказал. Наниматель прав, ибо он платит!

В трюме я раздвинул зубы Альбо лезвием ножа и влил в его глотку еще самогонки. Это был мой план — держать его отныне пьяным до самого Оракула. Если обгадится — всегда есть матросы, которым можно заплатить за уборку.

Брякнули кандалы. Альбо забормотал, выпучил на меня круглые бычьи глаза, пошевелил брыластыми щеками и безвольно поник, захрапел.

Поднимаясь на палубу, я утер пот с виска. В воздухе сгустилась тяжкая духота.

Весельная барка, нанятая мной, чтобы быстро вывести «Горгонид» в открытое море, уже подходила к пирсу. Команда из тридцати голоспинных гребцов слаженно работала веслами. Бригадир на корме выколачивал из бонго мерные глухие звуки. Я кликнул боцмана «Горгонида» — приметного типа с некогда размолотой в кашу ряхой, и велел закрепить цепь с барки на носу фалькорета. Цепь, не канат. Мне пришлось выбрать среди барок ту, на которой в качестве буксира использовалась цепь. Гритт его знает, что случится на закате, а цепь — не канат, чтобы ее в два счета перерубить.

— Ждать вечера! — напомнил я, перегнувшись через фальшборт. Барка колыхалась на грязной воде. Двое гребцов табанили, мерно поводя веслами.

Бригадир передернул плечами и хлопнул по бонго у пояса. Я подарил его людям несколько часов оплаченного отдыха, а платил я столько, сколько гребцы могли заработать за неделю тяжкого труда. Благо еда и питье у них с собой. Они будут отдыхать, набираться сил. Главное, чтобы не вздумали удрать, когда начнется. Для острастки я решил отправить на барку Крессинду — эта едкая бабенка, если надо, приструнит любого мужика.